Глава 4. Заброска или глава о том, как дорога сближает
On your journey 'cross the wilderness
From the desert to the well
You have strayed upon the motorway to Hell
Как пел поэт: «отбросим ложный стыд». Мы отбросили. Пердед взял на себя курирующую функцию в организации процесса опаивания личного состава. Началось все это безобразие с вопроса: «Вы почему еще не разлили, синюшники?». На резонный ответ, что минуту назад все, закинув рога за спину, упихивали наверх карандаши и косметички, он ответил: «Девчонки! В лучшие годы во мне бы уже сидело 150, а оправдания вам не к лицу». Тут-то я и осознал, что поход наметил свои явственно спортивные очертания. Мы достали, разлили и развили теплой водкой успех, достигнутый с помощью брютика. Поезд мчался по просторам, день сменялся ночью, а сознание приобрело проблесковый характер. Из запомнившегося:
Ньюф, который преподнес нам сюрприз. Как то днем он умудрился вколошматить себя в состояние крепкого алкогольного изумления совершено незаметно для окружающих. И вот в этом измененном состоянии он проследовал в магазин на станции Ишим, где приобрел бутыль спиртосодержащей продукции бурого цвета, умело изготовленной для него заботливыми мусульманскими руками. После чего начал, пельмень куртуазный, обольщать молоденькую проводницу средней симпатичности, предлагая ей всякое, в том числе и из свежекупленной бутылки. Однако барнаульская проводница не оценила пафоса момента и подошла к вопросу прагматически. В результате брачный танец мотыльков превратился в унылую торговлю. Торговался Ньюф исключительно хреново, поэтому закономерным результатом явилось то, что у Ньюфа появились новые обязанности: купить у проводницы много газет и газированной воды, а так же выдраить пол в вагоне. Взамен он получал… в общем, в математике это называется пустое множество.
Итак, небо охватил вечерний сумрак, мерно стучали колеса, мы сели ужинать заблаговременно купленной в Ишиме водкой, а на верхней шконке томно отдыхал уставший от розжига коньячных звезд Ньюф. И в этой замечательной картине грубыми движениями швабры нарисовалась давешняя проводница, которая, поставив ведро с водой напротив кубрика Ньюфа, приступила к тому, что в документах значится как выполнение служебных обязанностей. Пока мы с восхищением оценивали красоту момента, Дядя М. метнулся к Ньюфу, ткнул его в ребра и гаркнул в ухо: «Она полы моет! А ты спишь, клизма! А ведь обещал!» И ВЯ не оплошал. Он проснулся, заполошил, заметался по шконке и, издавая невнятные угрозы и обещания, ссыпался вниз. Одного он не учел – пожилую даму на шконке под ним, которая весьма опрометчиво легла головой в ту же сторону, в какую Ньюф располагался далеко не лучшей своей частью. Грянул гром, блеснули молнии, пазл злого рока сложился. Ньюф наступил бабушке на лицо, совершенно выбив ей вставную челюсть, которая весело защелкала по грязному полу. «Крики, вонь, шлепки и ругань весь подъезд заполонили», как пел поэт. Но наш герой не дрогнул. Ничтоже сумняшеся, он подошел к проводнице, клацнул грязными пятками и, провозгласив: «Разрешите!», отнял у нее швабру… Пол он мыл недолго, метра два, так как, пятясь назад, жопкой опрокинул ведро с водой, залив весь вагон. Занавес. Потом, на очередной остановке он рвал на груди тельняшку в свое оправдание и блажил на весь перрон: «А что до той старой грымзы, которой я вышиб челюсть, то передайте ей, что я не виноват!». Проводница смотреть на него не могла.
Зарисовка вторая. Омск. Солнечное небо, девушки дефилируют. С ногами. И без бороды. Стоянка поезда – час. Мы сидим в привокзальной пивной и мило проводим время. Сидим на улице, под зонтиком. А рядом, рядом – шашлычная палатка, возле которой сидит здоровенный старый седой пушистый крыс и спит. Ходящие вокруг двуногие его нимало не волнуют. Ни один мускул не дрогнул на мужественном фасаде. К палатке подбегает парочка молодых людей, явно спешащие на поезд. Предчувствуя приятность, я подсобрался и подмигнул дяде М. Девушка, говорю, гляньте, яхонтовая, вправо – какой зверек сидит милый. Она поворачивает свою изящную башню и… вместо вожделенной истерики и броуновских скачков, мы слышим: «Еб твою мать! Здоровый какой! Бери шашлык быстрее, а то на поезд опоздаем». Это она, уже обращаясь к пассажиру, который с ней прибежал. Есть, есть еще женщины на просторах русских…
А еще запомнилась краткая, но лихая схватка Пердеда с Адмиралом, которые не сошлись в тонкостях сплава на пароходах с подспущенными баллонами. Кончилось все это длинной, содержательной и очень эмоциональной отповедью Адмирала, передавать которую смысла не имеет, так как она сплошь состояла из непарламентских выражений. Запомнился только конец: «Не хватало, бля, еще жмуриков привести, совсем, бля, охуели! Не на Клязму же едем бля, работать надо будет всем, бля, серьезно!» Повисла почтительная тишина, а я проникся настолько, что мне нестерпимо захотелось вскочить, вылупить глаза и гаркнуть: «Так точно, господин фельдскурат Кац!». Но дальше последовал убойный вопрос Ньюфа: «А кто такие жмурики?», и это вернуло диалог в нормальное русло.
На вокзале нас встречали АЯ и К., которые поступили очень грамотно, но не очень экономно. Они прилетели в Барнаул на аэроплане, после чего воспоследовали на железнодорожный вокзал, заселились в комнату матери и ребенка и, затарившись косорыловкой, увлеченно занялись тем, чем в это же время занимались и мы. Поэтому, когда мы вышли из вагона, вполне понятно стало, отчего каждый из них обладает столь опухшим, но жизнерадостным фасадом. И попали мы под обаяние АЯ, который железной дланью настоящего спортсмена подмял под себя все алкогольные процессы в нашем шапито. Пока мы утрамбовывали косметички в машину, АЯ снарядил и возглавил набег на ближайший магазин. И благодаря ему, в самом начале заброски мы стали счастливыми обладателями чувала с местным пластиковым пивом. Забегая вперед, скажу, что К. настолько огорчил себя этим пойлом, что до сих пор не помнит, как оказался на стапеле, и вообще он с трудом смог приобщить себя к общественно-полезному пьянству лишь спустя день.
Итак, поезд кончился, мы едем в Усть-Улаган. Барнаул, Бийск… Все было знакомо и ничего не поменялось. Мы выкатились на Чуйский тракт, добрались до Катуни и озабоченность появилась на наших лицах. Налило. Даже сверху издалека было видно, что в Катунь налило. Наших лицах – я имел в виду себя и М. Остальным гренадерам было глубоко по иордан, что и куда там налило. К. отдыхал в стране безбрежного пива, АА и АЯ к воде относились как к мебели: есть - хорошо, нет – тоже хорошо. Ньюф вообще не понимал, куда его везут. А вервольтунггруппе в лице Пердеда и В. развили нездоровый интерес, пугая нас фразами в стиле: «О! Заебись! Воды много! Покатаемся!». Нашу озабоченность разделял наверно только Дед К., но виду он не подавал.
